— Кто у вас был главарем? — казак вынул шашку, замахнулся ею на абрека.
Чечен разлепил синюшные губы, сплюнул сукровицу в грязь, но оставшиеся мгновения жизни еще никому не казались лишними. Он посмотрел на зимнее небо с низкими облаками, на голые прутья прибрежного кустарника, на мутные воды Терека, за которыми темнел стенами, посеченными дождем, его аул. Он словно прощался с родными местами.
— Главным среди нас был эмир Сулейман, — наконец прохрипел он. — Он и мои братья–ночхойцы тебе не кровники, но всем нам ты враг…
Дарган взмахнул клинком, голова бандита откатилась в кусты, под встревоженными взглядами станичников, он добил остальных чеченов, чего не водилось за ним отродясь. Терцы редко лишали жизни раненных врагов, если только противник не был причастен к убийству родственника или они не сходились с ним в равном поединке. Дарган же будто загодя старался расчистить дорогу народившемуся сыну, он предположить не мог, что кровная вражда между кавказцами и казаками, столетия жившими в дружбе и согласии, растянется на несколько поколений.
Прошло полтора года. Ближе к началу зимы, когда урожай был убран и по станице прокатилась волна свадеб, Дарган решил тоже справить важное семейное дело. В один из ясных дней он отправился к разместившейся в обыкновенном доме старообрядческой церковке, поддерживая на руках подросшего за это время сына, пришла пора крестить его и в православного христианина, и в казака одновременно. Обсаженная раинами, дорога утонула в подмороженной грязи, чтобы не месить ее вместе с мужем, окруженная родней Софьюшка торопилась по обочине, где было посуше. Живот у нее снова выпирал из–под бешмета, мешая глядеть под ноги.
— Что ты несешься как оглашенный, — запыхавшись, наконец осадила она супруга окриком, в котором послышалось не свойственное ей казачье своеволие.
Тот сбавил скорость, смущенно поморгав веками, пощекотал усами щеку пацаненку. Мальчик заливисто засмеялся, потянулся ручонкой к завитку на папахе.
— Но–но, ишо успеешь натаскаться, — сдвигая головной убор на затылок, улыбнулся отец. — Ты лучше сопли подбери, казак.
Двери в молитвенный дом были приоткрыты, внутри помещения толпились казаки с казачками, на руках они держали детей, которых уставщик должен был покрестить. Дарган смахнул с головы папаху, осенил себя крестом, пройдя поближе к алтарю, огляделся вокруг. Народ мирно дожидался начала святого таинства, мужчины поддергивали носами, бабы на время забыли про узелки с семечками, уставщик из царских врат еще не выходил. Посередине помещения стояла заменявшая купель деревянная бочка с подогретой водой, с лавки на пол свешивалось полотенце, по стенам были размещены нарисованные художниками из народа иконы, среди которых попадались привезенные терцами из последнего похода в Европу. Эти были в золотых и серебряных окладах, писанные масляными красками, перед ними покачивались лампады из цветного стекла с зажженными фитильками, а перед самодельными иконами теплились копеечные свечи. Больше всех огоньков светилось возле Николы Угодника, Дарган обходил этого праведника стороной, считая, что угодничать, как и обманывать, нехорошо. Если к кому из богов тянуться, то к Николе Чудотворцу, пусть лучше святой творит чудеса, нежели проявляет угодничество. Хотя знающие люди говорили, что на самом деле обе иконы одинаковые.
Наконец из царских врат появился седобородый уставщик в простенькой старообрядческой рясе и с неприметной митрой на седых волосах. Раскрыв старинную книгу, он начал басовито читать молитвы, изредка прерывая их крестными знамениями, народ услужливо повторял его действия. Когда проповедь закончилась, священник подошел к бочке, опустил палец в воду, она была как раз, видно, помощник подсуетился своевременно. Затем поп оглядел паству, выбирая, с кого начать, больше всех ему пришелся по душе Дарганов мальчонка, он указал родственникам, чтобы те его раздели. Дарган снял с пацана одежду, поднес его, поджавшего руки и ноги, к купели. Недолго думая, уставщик снова перекрестил парнишку и ухнул его с головой в кадушку.
— Отцу и сыну и святому духу…, — забубнил он. — Крещается раб божий Панкратий…
Не переставая бормотать стихи из Завета, поп окунул мальчика еще раз, потом еще. За спиной Даргана негромко ойкнула Софьюшка, она подумала, что ребенок раскричится. Но после третьего нырка пацан увернулся от полотенца и сам потянулся к воде.
— Настоящий казак вырастет, — довольно крякнул батюшка. — Ни воды, ни огня, ни вражеского оружия не будет бояться. Отцу и сыну… причисляется к истинной православной вере раб божий Панкратий…
На улице был морозец, и хотя солнце стояло высоко, его лучи уже не так прогревали землю, они как бы рассеивались по ней светлыми холодными струями. Дарган подождал, пока за двери церковки выйдут все родственники, ступил на ведущую к дому дорогу. Когда до хаты оставалось саженей двадцать, размашисто взошел на бугор возле угла забора и расставил ноги. С этого места хорошо просматривались дали, и те, что сверкали снежными вершинами впереди, и те, что золотились равнинами с пожелтевшей на них травой позади. Пересадив парнишку на левую руку, казак поправил на его голове маленькую папаху, поддернул на ладошках рукавицы из овечьего пуха. Щеки у мальчика взялись румянцем, темные глаза запыхали огоньками, словно раздуваемыми кем–то изнутри — наверное давали о себе знать сплошь темноглазые, за исключением прадеда–джигита, поколения. Тетки с дядьками за спиной притихли в ожидании дальнейших действий главы ихнего рода, Софьюшка отвернула угол платка, она поняла, что на крещении дело не закончилось, сейчас должно было произойти еще одно таинство, теперь языческое.
— Вот и ты стал православным казаком, — обращаясь к сыну, негромко заговорил Дарган, в горле у него запершило, он задушил кашель на корню и продолжил. — Ты станешь воином, честью и правдой будешь служить одной для всех нас матери — России.
Мальчик приткнулся к черкеске, со вниманием уставился отцу в глаза, он словно понимал всю ответственность момента. Дарган обернулся назад, вытянул руку по направлению к равнинам:
— Там раскинулась Россия, ее по крупицам собирали и оберегали от врагов наши с тобой деды и прадеды. Видишь, какие просторы нехоженные, немерянные, полные добра, значит, наш казацкий род Даргановых трудился и служил народу русскому хорошо.
Казачок приподнялся на ножках, с еще большим напряжением всмотрелся в даль, он впитывал в себя и утыканные свечами раин расстояния, и каждое звучавшее из уст батяки слово. Родственники как завороженные оглянулись на бескрайние поля, они будто впервые увидели знакомую с детства картину. А Дарган развернулся в обратную сторону, он показывал рукой теперь по направлению к заснеженным хребтам.
